Эта история войдет в книгу воспоминаний, которую я пишу, и вскоре, с Б-жьей помощью, намереваюсь закончить, и издать.
В 1986-м году, перед Суккот, приехал в Ригу американец, Шмуэль. Молодой, высоченного роста, рыжий, с вязанной кипой на кучерявой голове. После рутины - передачи привезенной литературы, кошерных консервов и краткой лекции о празднике Суккот, после которой последовал долгий концерт песен рабби Карлибаха, и посещения исторических еврейских объектов, в сам праздник Суккот мы отправились в синагогу, на утреннюю молитву. Рыжий верзила Шмуэль моментально привлек к себе всеобщее внимание, и я посчитал, что нужно его чем-то занять, чтоб его не заняла собой какая-нибудь нежелательная личность, каковых в синагоге по праздникам всегда было. Я обратился к габаю с просьбой вызвать гостя к Торе, и тот поднял его на мафтир. Поскольку я все время терся около Шмуэля, габай поручил мне поднятие свитка Торы после завершения чтения. Обняв свиток Торы, я уселся за бимой, а Шмуэль приступил к чтению мафтира. Такого давно не слыхали в рижской синагоге: чистый тенор, четкое следование партитуре таамим и воодушевление, с которым Шмуэль читал нараспев слова пророка - все это пробило присутствовавших до слез. Когда афтора была дочитана, настал момент тишины, словно перед овацией в опере. Но народ сдержался, апплодисментов не последовало. Шмуэль, также растроганный до слез (ну, американца растрогать - это само собой), собрался спуститься с бимы, и оглянулся в мою сторону. И в эту секунду я осознал, что сейчас наступит момент, в который я сам, обычно, искал повода исчезнуть из синагоги на минутку - чтение молитвы за здравие СССР и его правительства, пропечатанной в молитвеннике, и являвшейся неотъемлемой частью службы. И эту молитву следовало слушать стоя, и отвечать "амен". Затрудняясь представить себе, что почувствует в этот момент молодой экзальтированный американец, и как отреагирует на здравицу Империи зла, я всучил опешившему Шмуэлю свиток Торы, а сам сбежал с бимы в "предбанник", ведший в подвальный этаж синагоги, где размещались миква и пекарня мацы. Со свитком Торы можно было прослушать молитву сидя, а учитывая его гигантский размер - еще и спрятать за ним лицо, что я Шмуэлю и посоветовал. Вернувшись после окончания молитвы, и забирая у Шмуэля свиток, я заметил его понимающий и благодарный взгляд, и услышал вырвавшийся из его гортани горький вздох.
Минху помолились вскоре вслед за мусафом, пока народ не разбежался, а сразу после этого спустились во двор, чтобы сделать кидуш в Сукке. Покрытая еловыми лапами и сосновыми ветвями, дощатая Сукка, метра четыре в длину и три в ширину, не могла вместить всех желающих, даже набившихся в нее стоя, и десятки евреев стояли снаружи, несмотря на сырую прохладу середины октября месяца. Ни у кого не было сомнений, что кидуш будет поручено сделать тому самому рыжему и кучерявому, что поразил всех завораживающим тембром его голоса. Шмуэль произнес кидуш, и, не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции, запел "Ам Исроэль хай", на известную, и легко запоминающуюся мелодию рабби Карлибаха. Народ стал подпевать, и остановить эту волну не могло уже ничто и никто. Шмуэль повторил в Сукке концерт хасидской песни, который мы, активисты-подпольщики, уже слышали накануне. Неожиданно пошел снег - противный, мокрый и липкий осенний снег, таявший в момент соприкосновения с асфальтом, и со схахом, покрывавшим Сукку. Внутри Сукки закапало, и от этой капели никому не было никакой возможности укрыться, как и выйти из нее, так как люди стояли битком, вплотную друг к другу. Но, похоже, никто никуда и не собирался, и концерт продолжался.
Внезапно, протолкнувшись через толпу, окружавшую Сукку, в ней появился участковый милиционер, и потребовал от граждан предъявить документы, и разойтись. То ли кого-то из жителей квартала раздражало массовое и шумное гуляние евреев (с тем, что творилось в Симхат-Тора все уже смирились, а вот это, неурочное, показалось чересчур), то ли поступил сигнал или приказ еще откуда-то. Но каждого покинувшего Сукку немедленно заменял кто-то, входивший в нее, из тех, кто до сих пор слушал пение Шмуэля снаружи. Участковый тщетно пытался остановить этот процесс и завершить спонтанный, несанкционированный концерт, и все более нервничал. Шмуэль наблюдал за всем этим молча, едва сдерживая нарастающее раздражение. В конце концов участковый сам покинул Сукку, и Шмуэль снова запел, словно празднуя победу. Однако через полчаса стало ясно, что победа была не полной: во двор синагоги вошла группа молодежи, с повязками дружинников-добровольцев на рукавах. Они говорили между собой на латышском, а двое из них держали на коротком поводке овчарок, заходившихся гневным лаем. Не нужно долго объяснять, какие ассоциации вызвало появление овчарок на многих из находившихся во дворе синагоги евреев, особенно пожилых. Но Шмуэля это привело в неистовство. Он вышел навстречу дружинникам, и орал на них по-английски, размахивая руками и брызгая слюной. Я уже представлял себе момент стычки и последующего ареста, лихорадочно прокручивал в голове возможные сценарии дальнейшего развития событий. Народ вокруг меня был напуган ситуацией не меньше моего, и ринулся прочь со двора. Я, с разбегу, уперся обеими руками в спину Шмуэля, и вытолкал его за ворота, вливаясь в колонну остальных покидавших двор синагоги евреев. Я потащил его в сторону железнодорожного вокзала, чтобы затеряться в толпе, и затем довел до гостиницы, где и распрощался с ним.
Прошло несколько месяцев, и под праздник Шавуот мы с Цилькой совершили Алию. Почти сразу по приезду, мы получили приглашение от наших друзей-художников, товарищей по рижскому сионистскому подполью, на их выставку, в одном из залов Иерусалимского музея. Войдя в фойе музея, мы заметили фигуру рыжего кучерявого верзилы, явно кого-то нам напоминавшего. И это оказался сам Шмуэль! "Когда я вернулся от вас в Нью-Йорк, я не находил себе места", - сказал он нам, после горячих объятий. - "Я думал - вам столько сил и мужества нужно, чтобы сохранить свое еврейство, столько приходится перенести и перетерпеть на вашем пути в Эрец-Исроэль! А что я? Мне-то всего-то и надо - купить билет! И я купил - за месяц продал все, что у меня было в Нью-Йорке, купил билет, и вот - я здесь! Я так рад снова видеть вас!" (Шмуэль живет сейчас в Эфрате, женат, воспитывает массу детей и внуков).