Ольга Молчан

В среду в Лондоне из-за нападавших на рельсы листьев (осень тут событие неожиданное), не работало метро. Я поехала на встречу в центр на Убере — благо ехать мне 15 минут. Скоро мне показалось, что мы едем в какую-то другую сторону, и я спросила у водителя Майкла, точно ли мы едем туда. Он сказал уверенно, что да, именно туда, просто на обычной дороге жуткий трафик. И это не его вина. Через двадцать две минуты я уже совсем засомневалась — пейзаж стал подозрительно незнакомым, и я попросила проверить адрес. Водитель заверил, что адрес тот самый, но сегодня не работает метро и везде страшные пробки, и он напоминает мне, что это не его вина.

— Впрочем, — добавил Майкл, — уже совсем скоро мы будем там, где надо.

Я написала человеку, с которым встречалась, что опаздываю, но скоро приеду. Как бы не так. Еще через минут пятнадцать машина остановилась, и Майкл весело сообщил, что мы приехали в нужное место. Мы стояли на тихой улице, на которой не было ни одного человека, довольно уютные домики по обе стороны дороги вызывали двойственные воспоминания о подмосковной даче, но поверить, что я нахожусь на Оксфорд стрит, никак не получалось.

— Не, чувак, это вообще не то место, — грустно сказала я и стала звонить, чтобы извиниться и отменить встречу.

— Это то самое место, — уверял меня водитель. Я проверила, что я набрала в системе, и показала Майклу. Он долго вертел в руках мой телефон, сетовал, что мой эпп какой-то неправильный, непонятный и требует обновления.

— Да…, — протянул он наконец, — это не твоя вина. Ты набрала другое, а у меня в системе это место. Давай я просто закрою эту поездку.

— Не, Майкл. Отвези меня, пожалуйста, тогда обратно. А то я и на вторую встречу опоздаю.

— Не могу. От этого пострадают мои клиенты, которых я могу взять отсюда. И они уже меня ждут. Ты подумала о других клиентах?

Вообще это интересное предложение в подобной ситуации не быть мерзким эгоистом, а позаботиться о других.

Я, признаться, несколько психанула, тем более, что стало понятно, что я начинаю опаздывать на вторую встречу. Я заметила, что я тоже клиент. И никуда не собираюсь выходить.

Тут уж Майкл дико удивился. И произнес устало: «Оставь меня одного. Ты заставляешь меня страдать».

Я поинтересовалась у Майкла, не думает ли он, что это я пострадавшая (он так совсем не думал), но все-таки попыталась вызвать другую машину, и обнаружила, что вызвать ее невозможно.

Майкл, увидев это, стал угрожать, что вызовет полицию. Тут я опять очень удивилась (мы друг друга все время удивляли) и сообщила, что сама сейчас позвоню в полицию. Однако его угроза сработала. Вечером я обещала прочитать лекцию и, поскольку, с английской полицией я еще не имела дела, не была уверена, что разбирательство не затянется. Я испугалась, что подведу людей. И вообще мне перестало быть уютно в обществе Майкла.

Я прекратила его страдания, и вышла, хлопнув дверью машины. Но вместо полиции позвонила мужу. Я всегда так делаю — во всякой непонятной ситуации звоню мужу.

На том мои отношения с Майклом и завершились. Однако, я стала думать, что наше с Майклом короткое взаимодействие довольно точно продемонстрировал два культурных явления, которые объединены одной идеей – соревнованием страданиями. И вот тут мне конечно интересно, что думают об этом другие.

Во-первых, предложение позаботиться о ком-то, вместо того, чтобы позаботится о себе. Это представляется как правильное действие. Мифические или реальные другие не просто важны как я сам, а значительно важнее, и о них надо подумать в первую очередь.

Во-вторых, страдание — основание для индульгенции по любому поводу. Совершенно неважно при этом, что я делаю. Если я слабее или страдаю, у меня больше оснований выиграть спор или оказаться правой. Страдание — это аргумент, даже козырь. Можно соревноваться страданиями. Причем, не только личными, но и страданиями, пережитыми социальной группой, с которой мы себя ассоциируем. Что там больше весит – апартеид или антисемитизм?

В-третьих, в страдания теперь записан любой дискомфорт. Если я сделала какую-то чушь, и испытываю по этому поводу дискомфорт (стыд или вину), вместо того, чтобы это признать или извинится, я буду всячески этого избегать и требовать комфорта. Если я работаю в магазине и не умею считать, покупатели должны быть ко мне терпеливы, не то я начну страдать, вообще-то я уже и так страдаю от своего неумения. Если я медсестра в NCHS и все перепутала, в результате пациенту с жизненно угрожающим заболеванием пришлось ждать важного исследования больше месяца, вероятно, я это сделала, потому что была перегружена. Даже, если от этого зависит здоровье этого пациента, нельзя критиковать ни меня, ни NCHS в целом, потому что меня это может задеть (и я буду страдать, возможно даже не усну, но не потому что в результате моих действий пострадал пациент, это почему-то спать не мешает, а потому что Я столкнусь с тем, что в результате моих действий что-то пошло не так). А система NCHS и так перегружена, она страдает и это достаточное основание, чтобы ее не критиковать, и ничего не менять.

Это, конечно, очень непростой вопрос. Я безусловно за внимание и помощь нуждающимся. Но мне кажется опасной тенденция использовать уязвимость и страдание как аргумент. Кроме того, мне кажется сомнительной идея, что, если человек не страдает, ему не нужны внимание и любовь, или, если у него две ноги, у него не должно быть потребностей или они не важны. Недавно у одной из моих внучек была проблема с одной из учительниц (их две и они работают по очереди) — в дни, когда она вела класс, внучка не хотела идти в школу. И, вообще, ей вдруг стало сложнее учиться и хуже получалось читать. Дочь попыталась выяснить, в чем дело и поняла, что эта учительница просто не находит на нее времени. Она очень миролюбиво объяснила, что у внучки получается самостоятельно выполнять задания, а она тратит время на детей, у которых не получается. Это, казалось бы, естественно. Однако, пятилетнему человеку, у которого получаются задания, тоже нужен контакт с учительницей. Как быть, если единственный способ его получить – перестать успевать и начать читать хуже?

В результате происходит культивирование страдания как способа получить то, в чем человек нуждается или как аргумента в спорах. И вместо поиска радости и каких-то ресурсов, люди фокусируются на дефицитах, которые (что довольно естественно) разрастаются. Ну конечно в этом нет ничего нового. Идея неприличности и даже вредности благополучия и успешности - не новая. Но последнее время она мне кажется довольно опасной.