Алекс Тарн

Принято считать, что в Израиле нет смертной казни. Что единственным смертным приговором, оглашенным судом Израиля и приведенным в исполнение официальными представителями государства (вот ведь какой получился длинный эвфемизм простого слова «палач»…) был приговор Адольфу Эйхману, руководителю имперского проекта истребления европейского еврейства. Но это, увы, не совсем так. Первой казнью в новейшей истории Государства Израиля стало убийство Меира (Миши) Тувианского, офицера Хаганы и инженера Электрической компании, который был расстрелян 30 июня 1948 года по обвинению в предательстве (шпионаж в пользу британцев).

В начале лета 1948-го в Иерусалиме были разгромлены несколько принадлежавших Хагане тайных мастерских по производству оружия, и служба контрразведки начала следствие. Подозрение пало на Тувианского – как служащий Электрической компании он неоднократно контактировал с британскими властями в период мандата и представлял на их рассмотрение чертежи энергетической инфраструктуры города. В самом этом факте не было ничего особенного, поскольку в то время всеми вопросами городской администрации ведали именно англичане. Кроме того, схема электросети не имела ничего общего с картой подпольных мастерских. Но начальник контрразведки Исер Беери не стал вникать в детали – для него оказалась вполне достаточной информация о том, что «Тувианский передал документы британцам».

30 июня Меира вызвали в Тель-Авив «на совещание», арестовали и стали допрашивать. Ошарашенному и сбитому с толку человеку, который не имел ни малейшего понятия, в чем именно его обвиняют, попросту не дали прийти в себя. Допрос длился недолго. Тувианский, 44-летний уроженец Ковно, совершивший алию в 1925 году, капитан Хаганы, талантливый инженер, имевший к тому времени немалые заслуги перед Страной, был совершенно подавлен происходящим. На вопрос, передавал ли он британцам документы, Меир ответил утвердительно, что были расценено Исером Беери и тремя его подручными как признание вины. Тувианского втолкнули в машину и привезли к заброшенному зданию арабской школы в окрестности деревни Бейт-Джиз (это строение сохранилось по сей день на территории кибуца Харэль).

Там инженера втолкнули в один из классов и поставили перед тремя уже знакомыми ему следователями, превратившимися на сей раз в судей и прокуроров. Нечего и говорить, что защиты не было вовсе. Тувианского признали виновным и приговорили к расстрелу. Ему не позволили даже написать предсмертное письмо жене – просто вывели наружу, расстреляли и закопали тут же, у стены.

Жена казненного Елена забеспокоилась лишь на следующий день, когда Меир не вернулся из Тель-Авива. Несколько суток его судьба так и оставалась неизвестной – как жене, так и сыну-подростку. Узнав, наконец, о случившемся, Елена Тувианская немедленно начала борьбу за восстановление честного имени мужа. Долгое время эта борьба не имела успеха, невзирая на личное знакомство с Бен-Гурионом и многими командирами Хаганы. Помогло Тувианским лишь то, что Беери и его гвардия продолжали действовать теми же методами: несколько месяцев спустя в лесу на Кармеле было найдено нашпигованное пулями тело некого Али Касема – араба, работавшего на израильскую разведку. Его казнили уже без всякого суда – даже «скорого», заподозрив в «двойной» агентуре. Общественный резонанс в арабских кругах оказался достаточно весом, чтобы вмешался Бен-Гурион. Выслушав признание Исера Беери, он отдал его под суд. Тут-то Елена и добилась, чтобы к новому следствию присоединили и дело Тувианского.

5 июля 1949 года – чуть больше года после расстрела – было опубликовано официальное коммюнике Министерства обороны, которое гласило: «После основательного расследования, проведенного военной прокуратурой, опроса свидетелей и изучения материалов дела, установлена невиновность Меира Тувианского».

Исера Беери разжаловали в рядовые и изгнали из ЦАХАЛа. Срок его символического заключения составил 1 день.
Авраам Кедрон, второй участник «суда» над Тувианским, стал потом одним из ведущих израильских дипломатов, послом (в том числе и в Британии) и Гендиректором Министерства иностранных дел.
Третий, Давид Карон продолжил работать в разведке (занимаясь в основном оперативной работой, связанной с Курдистаном) и дослужился до начальника отдела в Мосаде.

Но интересней всего судьба четвертого «судьи» – Биньямина Джибли, не только оставшегося в отделе военной разведки (АМАН), но и занявшего вскоре пост ее главы. Именно Джибли (вместе со своим патроном Моше Даяном) стал главной движущей силой скандала, известного под именем «Эсек биш» (Грязное дело), опозорившего Израиль и стоившего карьеры нескольким ведущим государственным деятелям Страны, включая Моше Шарета, Пинхаса Лавона и, в итоге, самого Давида Бен-Гуриона. Можно сказать, что в определенном смысле «Эсек биш» стал местью невинно убиенного Меира Тувианского – местью, которой он отплатил бессовестным функционерам и покрывавшим их политикам высшего ранга.

Стихотворение Альтермана появилось в газете три дня спустя после опубликования вышеупомянутого коммюнике. Занятая поэтом ясная моральная позиция произвела чрезвычайно сильное впечатление на общественное мнение Страны. Не исключено, что благодаря именно этому тексту в Израиле выработалась со временем решительная нетерпимость к известному большевицкому подходу «лес рубят – щепки летят». Хотя в первые дни государства ситуация вовсе не предполагала подобной нетерпимости…

Эта повесть про нас и про нашу Страну,
что, сражаясь с открытым забралом,
больше года вела затяжную войну
и, в итоге, её проиграла.

Проиграла могиле безвестной одной,
навещаемой солнцем убойным,
одинокой вдовой, одинокой луной
и мальчишкой с разбитой судьбою.

Мы не раз ещё вспомним об этой войне,
о её палачах и солдатах,
о неправом суде, о расстрельной стене
и о нас – и о нас, виноватых.

«Скорый суд»… – разве может быть что-то гнусней
этой тайной и подлой расправы,
отрицающей формой и сутью своей
человечность, законность и право?

Разве могут быть судьи в суждениях быстры,
разве могут зависеть от хора?
Правосудие джипа на склоне горы,
без руля, тормозов и шофёра…

Он упал у стены – офицер и отец,
он погиб ни за что, безвинно,
с горькой мыслью о том, что его конец –
лишь начало позора сына.

Он погиб, но вдова – против всех одна –
вышла в бой, и прошла сквозь бойню,
и спасла Страну, и теперь она
самых высших наград достойна.

Против всех одна – против нас с тобой,
нашей лжи, клеветы и воя –
она билась с нами, но этот бой
был сраженьем за нас с тобою.

("Давар", 8.6.1949, сокр. пер. с иврита Алекса Тарна)