Сегодня захотелось немного поговорить о Марате (с небольшим мостком в современность).
Я не буду тут касаться не лишённых интереса биографических подробностей дореволюционной поры. Затрону лишь годы революции.
Жан-Поль Марат выдвинулся в революции чрезвычайно рано – ещё в 1789 г. Конечно, были и другие деятели, которых этот судьбоносный год вывел на авансцену, но это в основном были депутаты Генеральных Штатов/Национального собрания/Учредительного собрания. Они автоматически получили общенациональную трибуну, и в обстановке воодушевления и ажиотажа к ним естественным образом прислушивалась «вся Франция» (т.е. главным образом вовлечённая городская публика). Марат же, естественно, никаким депутатом не был. Он, однако, нашёл другой путь. По-видимому, он интуитивно почувствовал или понял, что в новой эпохе роль печати резко возрастёт. Так появился «Друг народа». Первый номер этой газеты вышел 12 сентября 1789 г.
Здесь стоит отметить, что Марат, разумеется, был далеко не единственным из подавшихся в журналистику. Немалое число «Руссо сточных канав», т.е. людей, худо-бедно владевших пером и не нашедших себе место при Старом порядке, не вполне пока встраивались и в новый, формирующийся порядок. Но теперь они получили возможность влиять на общественное мнение (особенно парижское) посредством газет. Камиль Демулен стал выпускать листок «Революции Франции и Брабанта», Прюдом стал издавать «Парижские революции» с участием Лустало, Бриссо с 28 июля 1789 г. начал выпускать газету «Французский патриот», позже Фрерон создал «Оратора народа» и т.д. Однако Марат на этом фоне сумел не просто не затеряться, а выделиться и завоевать огромную популярность.
Как ему это удалось? – Во-первых, сыграло роль название. Первые пять номеров его газета называлась блекло – «Парижский публицист». Однако, начиная с шестого номера (16 сентября 1789 г.), название сменилось на «Друг народа». Звучит куда более напористо. Но дело не только в этом; за названием стояло позиционирование самого Марата, недаром же за ним закрепилось это прозвище. То есть предполагается, что существует некий «народ», и этот народ нуждается в «друге». Кто этот друг? Мона Озуф в статье о Марате раскрыла суть его места в революции: «друг народа» – это его вечно бдительный страж, который без устали следит за происками врагов революции. Когда другие спят, он бодрствует, он всегда на посту. Во-вторых, и это даже более важно, Марат играл роль «одержимого», «бесноватого». С чем связана эта репутация? – С его совершенно оригинальным исступлённым стилем.
Марат с первых номеров своей газеты непрерывно занимался двумя темами, составившими основное содержание его журналистской деятельности, – изобличением бесконечных заговоров и призывами к расправам с врагами.
Процитирую Генифе: «Как хорошо понял Мишле, Марат выдвинулся так рано потому, что занял позицию на высочайшем пике революционного радикализма и никогда её не уступал, обладая верховным авторитетом в густонаселённом "королевстве" изобличителей. Ведь Марат был не единственным, кто взял на себя миссию выявлять и разоблачать заговоры и преступные махинации правителей. […] Оригинальность Марата была в другом – в его театральном, исступлённом и безапелляционном стиле, в размерах изобличаемых им заговоров, в численности их предполагаемых участников, и, наконец, в жестокости предлагавшихся им мер. В том, что касается наказаний, рекомендуемых для искоренения зла, Марат оставался человеком старого времени. Не страдая сентиментальной филантропией, вдохновившей доктора Гильотена на его проект, Марат предпочитал другие, испытанные средства. Он призывал своих читателей пропускать врагов родины через строй, побивать камнями, закалывать кинжалами, расстреливать, вешать, сжигать, сажать на кол или четвертовать, а при невозможности сделать это, советовал отрезать им уши или отрубать большой палец на руке, чтобы потом было легче опознать.»
Вплоть до своей гибели Марат продолжал разоблачать всевозможных контрреволюционных заговорщиков и требовать их казни.
Само собой разумеется, как это бывает со сломанными часами, которые иногда показывают правильное время, некоторые разоблачения или предсказания Марата сбывались. Это ещё больше укрепляло его авторитет в глазах читателей и последователей. Кроме того, ему помогало ещё и то, что в годы революции многие из тех, на кого он нападал, не поспевали за событиями, так что их политический крах как бы подтверждал его правоту. Так было, например, с Лафайетом, так же было с Неккером. Он не боялся идти против течения, преследуя на страницах своей газеты тех, кто был героем дня. Его бредовые измышления или ошибочные предвидения просто не застревали в памяти возбуждённых людей, в этой обстановке всё больше проникавшихся конспирологическим мышлением.
Кроме того, Марата выделяла ещё одна черта; он открыто выступал за диктатуру. «Народ» в его сознании – это пассивный объект произвола власти, защитить которого может лишь добродетельный диктатор, способный покарать всех его врагов. Марат сам с трибуны Конвента (будучи избранным его депутатом) говорил, что он является «первым политическим писателем во Франции», предложившим военного трибуна, диктатора или триумвират как единственное средство в борьбе с заговорщиками. Всё это в эпоху, когда само понятие «диктатура» воспринималось сугубо отрицательно.
В конце концов Марата убили, что, несомненно, стало одним из самых ярких событий революции. Замечу, что его убийство не решило ни одной проблемы. Оно в каком-то смысле только поспособствовало переходу к реализации «программы Марата» на практике, т.е. к установлению диктатуры и массовому преследованию разнообразных «врагов». Правда, в историографии были попытки утверждать, что политика эпохи Террора и Великого комитета общественного спасения была вовсе не той, какую защищал Марат, но они выглядят неубедительно.
Про эпоху Террора существует известная байка: однажды Сийеса спросили, что он делал в это время, он ответил «J'ai vécu» («Я жил», «Я оставался жив», «Я пережил»). Это высказывание нередко трактуют как намёк на его трусость, неготовность рисковать жизнью. Я бы посмотрел на ситуацию по-другому. В эпоху Террора люди вроде Сийеса просто не были востребованы. Если отнестись к деятелям этой эпохи снисходительно, можно сказать, что возник спрос на людей энергичных и бескомпромиссных, организаторов и вождей. Если смотреть на них более критически, это были люди, готовые ходить по головам, не признающие чужих мнений, иногда фанатичные. Марат, хоть и убитый на заре этой эпохи, был неплохим представителем подобного типа. Тогда как Сийес был его полной противоположностью; он был скорее созидателем, чем разрушителем, человеком, пытающимся установить порядок, а не спровоцировать анархию и диктатуру, разработчиком проектов конституции, а не разоблачителем «изменников».
Но самое главное, почему я противопоставляю двух этих персонажей эпохи (и теперь выхожу к современности), это то, что они были полярны ещё по одному – ключевому – параметру. Марат перманентно «продавал» своим читателям (в меньшей мере – слушателям) эмоции. Всё его творчество в революционные годы – это непрерывная возгонка эмоций. Сийес же, не обладая даром журналиста или оратора, пытался рассуждать, рационально разбирать аргументы. У него никогда не было задачи «воспламенить» тех, к кому он обращался.
Так вот, при чтении целого ряда современных авторов в блогосфере, широко известных в узких (а порой отнюдь не в узких) кругах, я нередко не могу отделаться от впечатления, что они действуют по лекалам Марата. Не в том, конечно, смысле, что они разоблачают бесконечные заговоры и призывают к массовым репрессиям (впрочем, и такое случается), но в том, что они тоже успешно продают своим аудиториям непрерывную возгонку эмоций. Ни к чему хорошему это всё не ведёт.
