Olga Berman-Premysler

Люди, пожалуйста, кто не может больше о войне - не читайте.

Это для меня, как попытка выговориться после вчерашнего.

Я восемнадцать лет пыталась это написать.
Дело в том, что я вчера зачем-то открыла ролики из Охмадита.

Осколки стекла, брызги крови, дым, и визг детекторов дыма. Тогда, в 2006, они выли так, что заглушали сирены.

Август, тринадцатое. Последний день Второй Ливанской.

Правительство подписало перемирие, но с завтрашнего дня, а пока что хизбаллоны кроют нас всем, что у них осталось. Никакого железного купола ещё нет, нет и сирен по районам - если уж воет, то по всей Хайфе и окрестностям.

Вечерняя смена в отделении детской хирургии в больнице БЦ - само отделение крохотное, примерно на двадцать пациентов.
Я - старшая сестра по смене, а со мной - доктор К. и студентка Батэль (все имена изменены).

Детей всего шестнадцать, с каждым минимум один родитель, но обычно больше. Совсем сложных мало, но есть ещё детки после простых плановых операций, их обычно выписывают часам к пяти.

Но не сегодня - мы боимся выпустить их из здания. Воет нон стоп. Телевизоры мы давно переключили на мультики, никаких нервов на новости не хватит, да и детям это ни к чему. Они и так дерганые, а уж после наркоза и подавно.

Разношу лекарства - воет. Меряем давления - воет. Привезли ребенка после операции, перекладываем на кровать, поправляем капельницу - и снова здравствуйте.

Мы привыкли и уже не очень обращаем внимание. По правилам, детей на каждую сирену нужно везти в подвал, там безопаснее. Но учитывая то, что далеко не все дети мобильны, а нас со студенткой и врачём всего трое, плюс логистика очень хитрая и лифтов просто не хватает - дирекция больницы отдала приказ действовать по ситуации.

Ростику восемь. Он не слышит и лежит у нас после очередной попытки наладить ему кохлеарный имплант. Если посчитать количество антибиотиков, влитых в Ростика за последние пару месяцев, в его Фортуме уже крови не обнаружится.
Впрочем, Ростика тревожит не это. Он устал и хочет домой, но врачи не отпускают, мама нервничает, а папа почему-то не приехал с работы, как обещал.

Мама Ростика тихо плачет в сестринской. Муж не отвечает на телефон, а совсем недавно возле его работы прилетело.

- Не плачь, Наташа, просто связь упала. Он сейчас приедет, все будет хорошо, - а я в детстве думала, что не умею врать.

Хези очень боится ракет, очень. Хватается за папу при каждом резком звуке. Они все пытаются уйти погулять, тем более, что Хези может ходить, у него перитонзиллярный абсцесс, но я, как наседка, все время пересчитываю своих подопечных и не позволяю им далеко уйти.

- Ну недолго, только до ужина! - умоляет папа, а Хези держится за его джинсы и смотрит на меня, как новобранец на генерала.

- Ладно, но по коридору, не во двор! - я занята, мне надо влить антибиотики в капельницы до половины шестого. А папа может и сам под шумок смыться, тут я хоть буду знать, где они.

Баане из Пкиина два года. Она у нас с воспалением лимфоузлов, после двух операций. Смеётся мне и хлопает в ладоши.

- Азака (Сирена)! - кричит она выученное на иврите слово, потом со значением поднимает указательный палец и расширяет свой словарный запас, - Амбунанс ! (Амбуланс, скорая помощь).

- О, - говорит ее папа, - это новенькое. Баана, скажи ещё раз!

- Амбунанс ! - кричит Баана, явно рада, что может угодить.

Мы с доктором К. делаем обход, пытаясь понять, хватит ли место на четверых детей, оставшихся у нас после дневного стационара. Решаем, что если у них не получится уехать, разместим детей и семьи по комнатам, разберемся. Не все этим довольны, но вариантов нет. А кое-кто из детей в гипсе, ладно на костыле до машины допрыгать в мирное время, а вдруг сирена или попадание?

В шесть привозят ужин, хорошо, можно отвлечься. Кое-как накормили всех - и запланированных, и нет. Воет и бумкает, бумкает и воет, но вроде в отдалении.

Садимся на минутку, пытаемся передохнуть и выпить глоток кофе.

Бабах! Бабах!
БАБАХ!

Стены трясутся. Что-то начинает омерзительно пищать и я не сразу понимаю, что это - детекторы дыма.

Дети и родители перепуганно притихают.

- Доктор К! - ору я, выбегая из столовой. - Доктор, в нас попали.

Я уже чувствовала эту вибрацию - 21.7, когда в мой дом попал "град".

Бабах! Где-то рядом. Черт, сейчас придется тащить детей в подвал.

Мы с доктором К. и Батэль быстро обходим детей. Все напуганны, но вроде целы.

Ростик забился под детский стульчик и сверкает на меня оттуда глазами, как перепуганный кот.

- Ростик, - жестикулирую я ему, - выходи.

Он мотает головой. Я обнимаю стульчик вместе с ним и говорю, хоть он меня и не слышит:

- Ну и правильно, Ростик, тут надёжнее.
Его мама рядом, близка к обмороку - муж так и не отозвался. Я силком усаживаю ее, приношу воды, уговариваю.

Родители детей с дневного стационара очень хотят домой, но сейчас они под моей ответственностью и я не могу их отпустить.

- Внимание всем отделениям! - доносится из громкоговорителя, - в приемном покое ЭРАН (אר"ן, אירוע רב נפגעים) - в больницу доставлены пострадавшие. Весь персонал, который может помочь - просьба спуститься в приемный покой.

Мы с Батэль смотрим друг на друга.

- Иди, - говорю я, - все нормально.

Она кивает и бежит к лестнице. Неделю назад так бежала я, когда ракета попала в дом, он рухнул и к нам привезли пострадавших.

Мне звонит старшая сестра:

- Оля, как вы там? Нормально? Ок, ты отправила студентку вниз? Отлично. Теперь послушай. Ракета упала на парковку за больницей, там пожар, горят машины, их тушат. Плотно закройте все окна - дым от горящего пластика проникает в отделения. На данный момент, больнице ничего не угрожает. Если будут новости или понадобится эвакуация, вам скажут.

Я торопливо соглашаюсь и кладу трубку. Закрываю окна и вдруг понимаю, что входная дверь открыта настежь. Но Батэль же ее закрыла!
Бегу пересчитывать детей, одна из мам в ужасе - две девицы подростки, еврейка Рая и арабка Амани сбежали посмотреть на пожар. Обе глухие, обе впервые почувствовали вибрацию от взрыва, для них это внове.
Черт бы побрал подростковое бесстрашие! Где теперь искать этих красавиц? Я не могу даже выйти из отделения, одного доктора К. на всех не хватит.

Их находит мама Амани, они вместе с папой Раи прочесывают коридоры. Сильно пахнет гарью, детекторы дыма орут так, что я завидую подросткам. Хорошо хоть, спринклеры пока не работают, а то б нас тут ещё и затопило.

Папа Ростика вбегает в отделение и плотно прикрывает за собой дверь. Бледный, немножко поцарапанный, но живой и здоровый. Он успел спрятаться в Кармелит во время падения одной из ракет, но телефон там не ловил. А потом он шел пешком, прячась во время сирен. Таксисты, говорит, заломили дикую цену, а общественный транспорт ходит плохо.

Мама Ростика облегчённо рыдает в его когда-то бывшую белой футболку, я выдаю ему запас пластырей и йода.
Ростика с трудом разлучают со стульчиком. Кажется, он там застрял.

Темнеет. Кого-то тошнит фонтаном, кому-то надо поменять постель, перевязки аппарата Илизарова тоже никто не отменял. За работой не замечаешь, как становится тише. Доктор К. безропотно берет на себя некоторые обязанности студентки.

Потихоньку отпускаем детей с дневного стационара, Хези засыпает прямо на папе и ни в какую не согласен снять кроксы, мамы Амани и Раи следят, чтоб девочки смыли с себя копоть, из приемного покоя возвращается мокрая от пота Батэль - кондиционеры не справляются.

Пожар вроде потушили, но окна открывать пока нельзя.

Я пишу кардексы, готовлюсь передавать смену. Детекторы дыма не отключили и в тишине их слышно ещё лучше. За занавеской во сне Баана громко говорит "Амбунанс!".

В полночь начнется перемирие.