Victor Vakhshtayn

Утром 10 февраля 1945 года президент Дартмутского колледжа Эрнест Хопкинс обнаружил на своем рабочем столе адресованную ему телеграмму. В ней Герман Шумлин, глава Независимого гражданского комитета искусств, наук и профессий, просил его выступить против системы «еврейских квот», которые действовали в американских университетах (особенно на медицинских специальностях). Точно такие же телеграммы от Шумлина получили 300 вузовских администраторов по всей стране.

Хопкинс поморщился. И в раздражении решил ответить. Подробно. Содержательно. Аргументированно.
Об этом решении он будет жалеть до конца своих дней.

«Сочувствую вашим целям, – написал в ответном письме Шумлину президент Дартмута, – но никак не могу вас поддержать. Ваш протест направлен против принципа пропорционального отбора студентов, который я защищаю. Если не ограничивать прием по этническим и конфессиональным критериям, мы рискуем предоставить определенной группе монополию на образовательные преимущества. Это лишь усилит нетерпимость, укрепит расовые и религиозные предрассудки».

О расовых предрассудках на кампусе президент Хопкинс знал не понаслышке. В июне 1926-го его уже обвиняли в дискриминации абитуриентов-евреев. Но тогда он спокойно ответил на обвинения журналу «New York World»: мол, у нас конкурс три человека на место, идите лесом, кого хотим, того и берем.

Университетский же архив хранит любопытную переписку одного видного выпускника Дартмута с его знакомым, возглавлявшим в те годы приемную комиссию. Выпускник по имени Велден пишет: «Во что превратили наш кампус?! Приезжая туда, я каждый раз замечаю все больше и больше евреев, причем не просто евреев, а евреев “ж…го типа” [тут в оригинале “кайк-тайп”]». На что глава приемной комиссии отвечает: «Евреи – это серьезная проблема. Если в наборе 1938 года их окажется больше пяти-шести процентов, я дичайше расстроюсь».

Президент Хопкинс, отвечая Герману Шумлину, не учел, что шел уже не 1938-й, а 1945-й год.

Шумлин вступил с Хопкинсом в переписку. Когда обмен любезностями перешел в горячую фазу, отправил открытое письмо в «Нью-Йорк Пост». Статью с названием «ДАРТМУТ ИЗГОНЯЕТ ЕВРЕЕВ “ЧТОБЫ ПОКОНЧИТЬ С АНТИСЕМИТИЗМОМ”» газета разместила на первой полосе. И понеслось…

Ярость и негодование американской общественности достигли пика к середине лета. Представьте на минуту. На Хиросиму сбросили бомбу 6 августа, на Нагасаки – 9-го. И всю эту неделю сообщения о ядерных бомбардировках делили передовицы самых читаемых американских таблоидов со все новыми и новыми разоблачениями университетского антисемитизма.

Хопкинс допустил сразу три фатальные ошибки. Во-первых, он в переписке назвал евреев «расовой группой». К концу войны это уже было негласным табу. С 1940-х годов еврейство в США – религия и только религия. Не «этничность», не «национальность» и тем более не «раса». Кажется, эта конвенция начинает пересматриваться в Штатах только сейчас.

Во-вторых, Хопкинс сослался на статистику из книжки австралийского социолога Стивена Робертса «Дом, который построил Гитлер» (1938). Глава университета всерьез использовал ее, чтобы доказать – нацизм случился не в вакууме: «вернувшись с Первой мировой, немецкие солдаты обнаружили, что во всех их учреждениях и во всех их профессиях доминирует раса [евреи], численность которой составляла лишь один процент населения».

Вот только эту статистку австралиец Робертс полностью позаимствовал из статьи «Вина евреев» нацистского пропагандиста Розенберга в «Фолькише Беобахтер». [Тут я с трудом удерживаюсь от проведения параллелей с цитированием данных ХАМАСа на ВВС.] И, разумеется, ни цифры правды в этой статистике не было. Стоит ли удивляться, что сразу несколько газет в один день поместили фотографию Хопкинса рядом с фотографией Розенберга. Типа, найдите десять отличий.

И в-третьих, Хопкинс не учел, как работает социальная механика осквернения. К концу войны, говорит создатель культурсоциологии Джеффри Александер, в американском обществе сформировался новый моральный консенсус: да, мы не очень любим евреев, но мы люто ненавидим тех, кто их ненавидит. Символический силлогизм выглядел так: «Нацизм – абсолютное зло. Антисемитизм – главный атрибут нацизма. Антисемитизм – абсолютное зло».

Мы тут можем спросить: простите, но не кажется ли вам, что между печами Освенцима и дискриминацией абитуриентов при приеме в Дартмут пропущено несколько логических звеньев? Американец того времени, ответит нам Александер, не видел здесь никакого пропуска – одно просто стало символом другого. Абсолютное зло на то и абсолютное, чтобы быть вездесущим. И, победив его за океаном, нужно разобраться с его проявлениями здесь, дома, по соседству.

Более того! Респектабельный антисемитизм американской академической элиты хуже, чем откровенный антисемитизм нацистов. Потому что «свой», домашний, привычный. Нацисты вызывали у среднего американца гнев, президент Хопкинс – тошноту. Это предельно точное наблюдение Александера: именно тошнота – реакция на осквернение. Чувство жуткого.

Так что, если вы когда-нибудь задавались вопросом «Почему американская общественность в 1970-х оказалась настолько чувствительна к фактам антисемитской дискриминации при приеме в советские вузы?», вот вам ответ. Символы живут долго.

Спустя месяц Хопкинс подал в отставку, всего год не досидев до почетной пенсии после своего почти 30-летнего президентства. На его страничке в Википедии вы не найдете ни следа этой истории. Только слезливые рассказы о «достойнейшем из сынов Дартмута».

Эпилог

Месяц назад полиция разогнала пропалестинский протест на кампусе Дартмута по просьбе президентки колледжа. Арестованная в тот день 26-летняя Анна Тимченко заявила местной газете: «не понимаю, почему именно здесь они так лютуют…».