Бундесканцлер

Нашумевший разговор ключевого кандидата AfD Алис Вайдель и Илона Маска в X отметился не только пугающим для немецкого политического мейнстрима символическим «наведением мостов» между местными и американскими правыми, но и рядом срезонировавших заявлений, например: «Гитлeр был коммунистом». И хотя попытки разместить идеологию нaцизма на классическом лево-правом континууме осложняются её синкретизмом, а дискуссия саботируется особой для немецкого дискурса чувствительностью темы, позиция Вайдель, вероятно, базируется на неклассической типологии. И прибегнув к анализу политической практики режима Гитлeра, можно найти целый корпус опорных пунктов такого неортодоксального взгляда.

Во-первых, Гитлeр, разумеется, не был коммунистом в распространённом сегодня смысле этого слова — то есть последователем Карла Маркса. Сам он декларативно избегал идентификации своей партии как с правым, так и левым идеологическим лагерем. Первый подвергался его критике за презрение к рабочему классу, а второй — за недостаток национальной приверженности. Так, идеологическая эклектика Гитлeра прагматично находилась «над баррикадами» традиционной политической дихотомии, соединяя в себе стремление к классовому равенству и идею национальной исключительности.

Во-вторых, если обратиться к первой итерации политического спектра, появившейся во времена Французской революции, систематика взглядов Гитлeра окажется слева, т.к. была декларативно революционной по отношению к старому порядку — status quo ante — и его традиций. Даже не говоря об очевидном неприятии нaцистами веймарской демократии, кайзеровское классовое общество заменялось «Народной общностью» (Volksgemeinschaft), региональные немецкие традиции — единой расовой теорией, католицизм и протестантизм — оккультизмом и общим «позитивным христианством», черно-бело-красный флаг — свaстикой, а гофманско-гайдновская «Песнь немцев» — партийным гимном Хорста Вeсселя. Консерваторы в лице бывшей аристократии, в свою очередь, подвергались репрессиям наряду с коммунистами, а представители монархических кругов, будь то фон Штaуффенберг, Гёрдeлер или Остeр, и вовсе были инициаторами антигитлeровского заговора.

Наконец, в-третьих, экономическая практика нaцистского режима была открыто антикапиталистической — то есть левой в сегодняшнем понимании. Программа НCДАП подчёркивала примат общественного блага над индивидуальным (Gemeinnutz geht vor Eigennutz), а сам Гитлeр выражал восхищение плановой экономикой, считая её более эффективной, чем рыночная. На практике это вылилось в принудительную картелизацию, государственный контроль над ценами и заработной платой. Крупный бизнес, вроде I.G. Farben, хотя и не был полностью национализирован, подчинялся политическим приоритетам режима.

Все эти факты, разумеется, не отменяют антикоммунизма Гитлeра и его первоначального сотрудничества с промышленными элитами. Однако они убедительно демонстрируют, что однозначное отнесение нaцистского режима к правому флангу политического спектра является манипулятивным, т.к. игнорирует историческую сложность и, в конечном итоге, сводится к банальной политической инструментализации. Поэтому заявления в духе «правые [партии] — нацисты», часто встречаемые в отношении той же AfD, должны восприниматься с тем же протестом, что и заявление Вайдель о Гитлере-коммунисте.

А для честного отношения к прошлому, таким образом, целесообразно использовать более гибкие методологические инструменты, как, например, диаграмма Нолана, которая предоставляет возможность рассмотреть синкретическую природу нaцистской идеологии за пределами традиционных рамок линейного лево-правого политического спектра. На ней тoталитарные рeжимы аутентично располагаются в одном углу, что не требует паллиативных концепций вроде «Теории подковы».